Документ № 45.

Письмо от 22.02.1960 от бывшего красноармейца 28-го стрелкового полка 75-й стрелковой дивизии Даниила Алексеевича Кариха, отправленное по почтовому штемпелю 22.02.1960 с адреса «г [ород] Пермь (обл [астной] ), пос [ёлок] Чкалова, ул [ица] Клары Цеткин, [дом] 10, [квартира] 6» на адрес «Москва А-55, Сущёвская ул [ица], [дом] 21, Издательство Ц.К. ВЛКСМ «Молодая гвардия», Массовый отдел, Для передачи тов [арищу] С.С.Смирнову» (получено по почтовому штемпелю 24.02.1960; на конверте – почтовый штамп «З [аказное письмо] Пермь-10 № 739» и пометы: «23/II», «Карих Д.А. 22/II- [19] 60. Предлагает прислать свои воспоминания о пребывании в плену. Утверждает, что находился первые 2 – 3 дня в Бр [естской] Кр [епости] , хотя и не принадлежал к гарнизону крепости»):

«Здравствуйте, Сергей Сергеевич!
Долгое время я колебался – написать Вам это письмо или нет. Наконец решился написать. Заранее прошу прощения, что отниму у Вас некоторое время, чтобы Вы его прочитали. Полтора года назад я прочитал Ваши книги, которые глубоко меня взволновали, воскресили прошлое. Это прошлое я старался забыть, но, видимо, каждый прожитый день из жизни не выкинешь.

Первый день войны застал меня в Бресте. Опишу всё вкратце по порядку. Может быть, долгие годы плена и побега, вернее – попыток к выходу из плена, которые я совершал, помогут Вам в дальнейшей Вашей работе.

После окончания института я осенью 1940 г [ода] был призван на действительную службу в армию. Служил я в 28-ом Краснознамённом стрелковом полку 75-ой стрелковой дивизии, в первой роте. Был замполитом [так в оригинале; следует читать – «замполитруком»] роты, который назначался из рядовых бойцов, и никаких знаков отличия не носил. Наша рота располагалась южнее Бреста километров 30 – 35, у немецкой границы. Строили мы доты в небольшой деревушке Малая Малорита.
В субботу [, 21 июня 1941 года] меня в помощь одному из политруков направили в Брест за литературой для полка. Воспользовавшись командировкой, я на выходной 22 июня выпросил увольнительную – посмотреть Брест и денёк отдохнуть. Побродив по городу, вечером я со «спутницей» пошёл за город походить, покалякать.
Надо отметить, что эти дни в пограничной полосе чувствовалась какая-то напряжённость. Часто задерживали подозрительных лиц, чаще – мужчин.
Когда немцы открыли огонь по нашей границе, по крепости, я находился недалеко от неё. Выбора не было – я поспешил в крепость, на её защиту. Охрана крепости вначале отнеслась ко мне с подозрением, но рассуждать не было времени. Я оказался в рядах защитников крепости. Я попал в расположение отдельного артиллерийского подразделения, которым командовал ст [ариший] политрук Нестерчук (фамилию его я вспомнил, прочитав Вашу книгу «В поисках героев Брестской крепости»). В то время меня мучили сомнения, что я не могу сразу попасть в свою воинскую часть. Я поделился своими сомнениями с политруком. Он сказал мне: «Вечером сделаем вторую попытку прорыва в город, если желаете, то можете присоединиться к этой группе».
Вечером, после того, как мы были дважды в окружении немцев, в количестве 15 чел [овек] (мы расстались недалеко от Кобринских ворот) скрытно, под перекрёстным огнём наших подразделений, мы от форта подползли к Мухавцу. Я с тремя другими бойцами решил задержаться у этого берега, учтя опыт дневной попытки прорыва у другого подразделения. Дело в том, что немцы вели беспрерывные наблюдения за нами, и надо было найти способ обмануть их. Задача затруднялась тем, что немцы беспрерывно освещали переправу из ракетниц. Когда одиннадцать бойцов достигли противоположного берега и вылезли на него, по ним немцы открыли ураганный пулемётный огонь. Немцы в первые дни войны стреляли только разрывными пулями, и только каждая пятая была трассирующая. В то самое время мы бесшумно, ползком (остальные четыре человека) рассредоточились друг от друга на расстояние 20 – 30 м [етров]. Мне кажется, что вся предыдущая группировка, включая и тех, кто успел достичь бруствера вала, погибла. Мне стало ясно, что переплывать надо так, чтобы не было ни одного поднятого над головой предмета, а из воды должен выставляться только рот.
Через 30 – 40 минут, когда всё предыдущее успокоилось, я, оставив винтовку на берегу, продвинувшись по 1 с  [анти] м [етру] в минуту, медленно сполз в воду, выставив только рот, медленно поплыл к противоположному берегу. Расстояние в 30 – 40 м [етров] я преодолел за очень длинный промежуток времени – затрудняюсь сказать, за сколько. Несколько раз около меня со свистом врезались в воду немецкие пули, но это была страховочная очередь, а не прицельный огонь. Это давало мне надежду на то, что немцы меня не заметят. Они обычно кого замечали, давали ему возможность доплыть до берега. Как только ракета надо мной освещала реку, я замирал, чтобы не было заметно колебаний волн. Мою задачу облегчали плавающие обломки деревьев и другие случайные предметы.
Подплыв к берегу, я собрал всё своё терпение и потратил не менее 20 м [инут], чтобы выползти на берег, и залёг рядом с трупами немцев и наших бойцов.
Очевидно, остальные три моих товарища вернулись назад, а, может быть, они где-нибудь были около меня. К сожалению, как я не напрягал память, фамилии их я никак не могу вспомнить. Знаю, что два из них были украинцы, а третий, как и я – русский. За эти годы войны я дважды был контужен, трижды был дистрофиком, и память меня подводит.
Осмотревшись, я заметил недалеко от себя немецкую плащ-палатку, каску и противогаз. Время подходило к 12 ч [асам] ночи, стрельба стала утихать, и вскоре должны были придти немцы подбирать своих раненых. На что я и сделал свои расчёты. Надев на себя немецкий плащ, каску, противогаз, перевязав лицо и рот наискось бинтом, взяв в руки немецкий автомат, я мог сойти за немецкого солдата. К этому времени огонь прекратился. В метрах 3 – 4-х кто-то на земле тихо застонал, я тихонько подполз к нему, думая, что это может оказаться наш боец, но это оказался немец. Я хотел придушить его. В это время сзади меня послышался шорох приближающихся людей, и я, не оборачиваясь, понял, что это – немецкие санитары, и сделал вид, что помогаю раненому немцу.
Немцы-санитары поставили ряды носилок. Один из них нагнулся ко мне и, показывая на перевязку моего лица, стал что-то говорить. В ответ я сделал неопределённый жест и промычал, мотнув головой, что всё в порядке, и показал на раненого немца.
Взвалив на носилки лежачего, солдаты потащили его. Я же шёл рядом, пряча руки в прорези плаща.
Тут я заметил, что в том же направлении идут немцы, у которых в сапогах также чавкало, как и у меня. Они, видимо, шли на отдых, также переправившись вплавь. Поэтому санитары не обратили никакого внимания на моё состояние. Цвет же формы отличить было трудно – всё было в грязи. В полукилометре или метрах в 300 стояли огромные буксиры [так в оригинале; следует читать – «тягачи» ] с прицепами (по два на машину), в каждый из которых вмещалось по 50 чел [овек] .
Я помог впихнуть носилки и сам залез в вагон [так в оригинале; следует читать «в прицеп» ]. Тут только я почувствовал, как я устал. Ничего не ел со вчерашнего вечера, от нервного напряжения у меня тряслись руки, а челюсти невольно выстукивали частую дробь. Немцы приняли это за естественный озноб. Стали, видимо, надо мной подшучивать. Один из них сказал что-то мне, но из всей речи я разобрал только одно слово «fug», т.е. нога (в институте я изучал немецкий язык) [Слово «нога» по-немецки – “Fuss” ]. У меня сразу мелькнула мысль, что мне советуют пробежаться пешком. Это мне оказалось как раз кстати – машина приближалась к городу, и надо было уходить. Я тут же спрыгнул и упал, встал и побежал за машиной, чтобы показать вид, что я её хочу догнать. Быстро отстав от машины, я свернул в сторону.
Мне не верилось, что главная опасность осталась позади.
Я удивлялся себе. В эти трудные часы жизни мною овладела какая-то холодная расчетливость, мгновенно приходили в голову правильные решения. Какая-то громадная уверенность в том, что я всё равно останусь жив, чтобы со мной не происходило. И вся кошмарная окружающая меня действительность казалась каким-то сном. Послушав выстрелы, которые доносились откуда-то из города, я понял, что идти в город или обратно в крепость  - бессмысленный риск. Я сел, переобулся, отжав портянки и, пользуясь непродолжительными сумерками, осторожно пошёл от города на юго-восток.
Город был окружён немецкой патрульной цепью, но это для меня не представляло трудностей.
Точнее, вокруг города располагались полевые подразделения и орудийные расчёты. Около них догорали костры. Из города и в город ходили группами и в одиночку немцы. Никто на меня не обращал внимания. Но мне казалось, что все смотрят на меня подозрительно. Из предосторожности я снял с себя повязку и, где мог, старался не встречаться с немцами. Где встреча была неизбежной, умышленно уходил в сторону.
Выбравшись благополучно из черты города, я направился на юго-восток в надежде встретиться с кем-нибудь из своего подразделения.
Я понял, что наша воинская часть долго не могла оказывать сопротивления и где-нибудь с боями отступает на восток.
К рассвету я был в сплошном лесу и встретился с группами бойцов из других частей.
Большой группой стало пробиваться невозможно, мы решили рассредоточиться.
Затем разбились по 2 человека. В ночь на 29/VI [-1941 года] немцы сделали облаву, в которую попали и мы.
С 28-го июня [1941 года] по 16/III [-19] 45 г [ода] я пробыл в плену. Делал две попытки вырваться из плена. Первый раз – 26/VI- [19] 53 г [ода; так в оригинале; следует читать «26 июня 1943 года» ] мы бежали из-за Берлина, и поймали нас через 17 дней у польской границы.
Отбывал наказание во Франкфурте-на-Одере. Послали в каменоломню под Берлином. Это – котлован в 30 м [етров] глубиной, на дне которого стоял известковый завод.
Из котлована бежали втроём, в начале ноября [1943 года] , а через неделю были снова пойманы в Данциге, куда нас завёз воинский эшелон в порт, где состав, видимо, должен был перегружаться на пароход.
В Данциге нас поймали и отправили в лагерь.
Здесь я, отбыв месячное наказание – заключение в карцер, сильно заболел. В лагере нас было несколько тысяч, но перед самой сдачей Данцига всех способных ходить посадили на пароход и, по слухам, сами же немцы [его и] затопили.
Нас осталось в лагере больных около 800 чел [овек] . Гитлеровцам было дано задание при сдаче лагеря перебить всех пленных. К нашему счастью, в момент их совещания в комендатуре лагеря прямым попаданием снаряда нашей тяжёлой артиллерии все они были перебиты или тяжело ранены и выполнить приказа не могли. Ночью в лагерь зашёл наш, советский разведчик. Нашей радости не было границ. Вначале мы не поверили ему, думали, что это – провокация, нас хотят выманить и перебить. После освобождения 16/III [-19] 45 г [ода] я участвовал в боях, был ранен и поэтому не попал в Сибирь или в шахту. Но после войны меня преследовали за то, что я был в плену.
Многократно отстраняли от занимаемой должности под предлогом того, что я «не справляюсь со своей работой», хотя показатели работы говорили о другом.
При Сталине нельзя было и упоминать о том, что я первый день войны был в крепости.
Сейчас я работаю учителем физики и автодела в Пермской средней школе № 96. Живу при школе, во флигеле. Имею комнату [площадью] в 12 м2 и кухню. Семья – 5 чел [овек] . Семь лет стою на очереди в Сталинском райисполкоме. В этом году обещают дать благоустроенную отдельную квартиру, но пока что всё откладывают, всё - «Потом!».

Дорогой Сергей Сергеевич! Если вас по роду Вашей работы что-нибудь заинтересует из истории моей жизни у немцев, то пишите, и я охотно Вам отвечу. У меня к вам есть один вопрос, на который я затрудняюсь сам ответить. Когда я попал в первый немецкий лагерь за Брестом, Шталаг-305, мне [наши пленный] железнодорожник рассказал, что немцы под видом торговли с нами в ночь на 22/VI [-1941 года] загнали через Брест 9 эшелонов с войсками. Есть ли какие-нибудь подтверждения этому?
Мой адрес: г [ород] Пермь (обл [астной] ), пос [ёлок] Чкалова, ул [ица] Клары Цеткин, [дом] 10, [квартира] 6. Для Краних Д.А.».